08.42 г. Первый вылет экипажа на Берлин

В августе 1942 г. молодой комсомольский экипаж сержанта К.М.Недбайло из 750 апдд впервые участвовал в налете на Берлин.

— При обходе грозового фронта, — рассказывал потом Недбайло, — мы израсходовали много горючего, которого и так было в обрез. Достигли траверза Кенигсберга. Я сознавал, что рискую, отважившись идти в глубь Германии на такое расстояние. Надеялся в случае чего дотянуть до партизанского района, а там выброситься на парашютах.

Сильный встречный ветер еще более усложнил обстановку. Я понял, что до Берлина нам не дотянуть. Решил свернуть на Данциг. Высота шесть тысяч метров. Цель встретила нас зловещей тишиной. Немцы, конечно, слышали шум приглушенных моторов, но, видимо, приняли нас за своих.

«Боевой курс!»—слышу знакомую команду Анатолия Макарова.

Едва бомбы отделились от самолета, как на земле вспыхнули десятки мощных прожекторов. В детстве мне доводилось слушать рассказы деревенских старух об аде на том свете. Но то, что стало твориться вокруг, превзошло все мои представления. Мощные лучи словно прижали самолет к небу, и нам казалось, что он не летит, а ползет по булыжной мостовой. Только вымощена она не камнями, а разрывами снарядов. Я прибавил обороты моторов, отдал штурвал от себя и бросил бомбардировщик с креном вниз.

Вырвавшись из пекла, повернул на обратный курс. Горючего осталось совсем мало. А мощный грозовой фронт поджимает нас к Балтийскому морю. Снова борьба со стихией. Самолет покрылся коркой льда, стал плохо слушаться рулей. Надо менять высоту, чтобы выйти из зоны обледенения. Справа появляется светлое пятно. «Может быть, это окно в облаках?» — подумал я. Однако при приближении к спасительной дыре машину начало трясти, сначала слегка, потом как в лихорадке. Из приборов работали только компас и высотомер, стрелка которого указывала на быстрое падение самолета: 6000... 5000... 4000... 3000 метров...

Машина стала неуправляемой, на отклонение рулей не реагирует. Все мои попытки привести ее в «чувство»— тщетны. Сектор газа правого мотора бьет по руке, бомбардировщик рвануло в сторону, всех членов экипажа прижало к борту. Перегрузка была настолько велика, что подо мной оборвалось сиденье, и я оказался на полу. Вынужден резко накренить самолет и дать ногу в сторону работающего мотора. Увы, положение не изменилось. Высота все меньше и меньше. Подал команду: «Прыгать немедленно!»

В самолете тишина. Пытаюсь приподняться — не удается. Потом слышу проклятия в адрес стихии. Понял, что все члены экипажа не хотят покинуть самолет, идут на гибель вместе с командиром.

Прилагаю все усилия, чтобы как-то выровнять падающую машину. Тряска прекратилась, но стрелка высотомера по-прежнему ползет вниз. Высота 2000, 1500, 1000 метров... Наконец удалось остановить снижение. Самолет медленно и неохотно стал выходить к горизонту. Ориентировка потеряна. Экипаж уже девять часов находится в полете, из них более половины пути в условиях грозы. Силы меня покидают, уставшие руки висят на штурвале, но для спасения экипажа надо бороться до последнего вздоха! Жаль ребят, зря отказались прыгать, погибнем все...

Руки опять крепко сжимают штурвал. Решил в последний раз встряхнуть свою машину: авось лопнет перенапряженная струна. И тряхнул, да как! Машина перешла в падение, затем ее резко подбросило вверх. Треск — и снова тихо.

«Земля!!!» — закричали все разом.

«Земля, Калистрат, земля! Огни! Река!»—слышу доклад штурмана Макарова.

А я прижат к полу и ничего не вижу, но по радостным возгласам друзей сознаю: пришло спасение. Преодолеть бы последний барьер — подобрать подходящую площадку и скорей плюхнуться. Но кто находится за рекой? Может быть, немцы?

Штурман у меня цепкий, за землю держится крепко и все видит. Бывало, в кромешной темноте найдет какой-то одному ему известный ориентир и точно определит место нахождения самолета. Однако радость исчезла так же быстро, как и появилась. Включил резервную группу баков — это все.

«Вижу аэродром, — неуверенно пробормотал Макаров, — но чей?..»

Нам трудно восстановить не только ориентировку, но и прийти в себя. Уж слишком всех измотало. Решил заходить на посадку. Иду на одном моторе. Ни сил, ни горючего почти нет. Все члены экипажа у пулеметов.

«В случае если там окажутся немцы,—говорю экипажу, — откроем огонь, уйдем в сторону ближайшего леса и сядем на фюзеляж с убранными шасси».

На последней прямой экипаж помог мне зайти на посадку: сам я ничего внизу не видел. Вдруг напряженную тишину разорвал радостный голос штурмана:

— Андреаполь! Андреаполь!

И, словно очнувшись от этого крика, неожиданно заработал мотор. Замерзший карбюратор, видимо, оттаял, и горючее вновь стало поступать в смесительную камеру. Ухожу на второй круг, поскольку заход испортил воскресший мотор. Мгновенный прилив радости придал силы экипажу. Несмотря на усталость и напряжение, решаем тянуть до своего аэродрома.

Посадка с ходу. Не успели колеса коснуться земли, как моторы остановились. Горючее кончилось. Перед глазами, как в тумане, качаются капониры, кренится аэродром. Но мы дома, живы, здоровы, — закончил свой рассказ Недбайло...

Источники информации:

1. Киньдюшев И. И. К победным рассветам. — М.: Воениздат, 1978.