Владимир Поляков

39-й Ордена Александра Невского, Никопольский, Отдельный Разведывательный авиаполк

39-й отдельный разведывательный авиаполк

Если раньше большое начальство никогда в полку не бывало, то теперь и командующий фронтом Толбухин, и начальник штаба Бирюзов, и особенно начальник разведки генерал Рогов могли запросто заехать в полк, чтобы лично поставить задачу и расспросить вернувшийся с разведки экипаж.

Однажды, читая воспоминания одного армейского разведчика, я наткнулся на упоминание о его встрече с начальником разведывательного управления Четвертого Украинского фронта генерал-майором Александром Семеновичем Роговым. Я прочитал этот отрывок отцу. Он сразу же оживился, попросил прочесть еще раз.

Как рассказал тогда отец, не смотря на свою грозную должность, Рогов был человеком удивительно тактичным. Был он в возрасте и за глаза все называли его стариком.

Иногда он приезжал на аэродром в сопровождении какой-нибудь молоденькой девушки. Но это не была обычная для фронта ППЖ. Девушку прятали от посторонних глаз, а вечером садили в кабину стрелка-радиста Пе-2 или в "Дуглас" и самолет уносил ее в глубокий тыл врага, где в определенном квадрате иногда на зажженные огни, иногда просто на удачу, ее сбрасывали на парашюте.

Таких девушек отец видел и провожал вместе с Роговым десятками и ни разу не было "старых знакомых". Для себя отец окрестил эти полеты девушек-разведчиц - полетами в один конец.

О командующем воздушной армией Судце отец отзывался уважительно, но нейтрально. Говорил о том, что он был хороший летчик и до конца войны продолжал сам управлять самолетом. На своем "Бостоне" Судец даже летал на боевые задания.

Я должен заметил, что отец пренебрежительно относился к людям, которые плохо отзывались о высоких начальниках. У нас в Марьино, - это микрорайон Симферополя, заселенный в 1953-57 годах исключительно офицерами в отставке, как правило, в званиях подполковник - полковник, было много интересных людей. Почти каждый, если речь заходила об известных фамилиях, обычно говорил: "Да этот такая скотина. Я его знал, он..."

Отец всегда в таких случаях иронизировал: "Как он может быть хорошим человеком, если я его знал".

И, тем не менее, я оставляю за собой право на собственное мнение. Сослуживец отца уже по дивизии Борис Агапович Кириленко, после выхода его на пенсию, часто бывал у нас дома в Крыму. Как-то он рассказал мне о командующем 4-й воздушной армией генерале Науменко. К Борис Агафьевичу я отношусь с огромным уважением и верю ему без оговорочно.

Как я понял с его слов, командующего воздушной армией панически боялись все. Случайная встреча на аэродроме могла обернуться незаслуженным оскорблением, гаупвахтой, штрафбатом. И потому, когда становилось известно, что на аэродром прилетал Науменко, все старались попрятаться куда только можно.

Ничего подобного о командующем 17-й воздушной армии Судце я не слышал ни разу.

В мемуарах Константина Симонова упоминается о его встрече с Судцом, когда тот еще командовал воздушным корпусом. Симонов попросил разрешения слетать в составе одного из экипажей на бомбежку нефтепромыслов Румынии. На эту просьбу Судец отреагировал довольно грубо и посоветовал журналисту убраться подальше.

Как впоследствии писал сам Симонов, уже потом он узнал, что попал к Судцу в далеко не лучшее время. Потери летающих в Румынию бомбардировщиков были страшные и потому объяснять столичному корреспонденту, что он не может отправить его на верную смерть, Судец попросту не стал.

В семидесятые годы долгое время на телевидении работала диктором милая ведущая Татьяна Судец. Каждый раз, когда она называла свою фамилию, у нас в комнате наступала тишина, как будто бы отцу передают привет с той далекой войны.

Изменение статуса полка повлекло серьезные перестановки. Добавили эскадрилью истребителей, которой командовал Павлов. Появилась фотослужба.

Был изготовлен специальный самолет Пе-3Р - разведчик. На него устанавливались две фотокамеры и под центропланом подвешивались два дополнительных топливных бака. Несколько самолетов, выпущенных авиазаводом № 39, были направлены в 39-й авиационный разведывательный полк.

На истребителях стали устанавливать радиостанции. Отец вспоминал, что когда первый раз он поднял истребитель с радиосвязью в воздух и предложил Федорову передать летчику, какую-нибудь команду, тот приказал выполнить иммельман и, когда самолет описал заданную фигуру, командир полка, как ребенок, удивлялся тому, что летчик его слышит. А ведь интеллект Федорова был на порядок выше окружавших его командиров.

В работе разведчиков появилась и своя специфика, страшная специфика. Если раньше экипажи гибли в основном на глазах друзей, то теперь в страшный повседневный быт вошли слова "пропал без вести". Чаще всего это сопровождалось информацией по радио: "Атакуют истребители..." и больше ничего.

Отец часто вспоминал о том, что самыми жуткими моментами той поры были задания, когда от итогов разведки зависела судьба едва ли не всего фронта, когда одного слова разведчика ждали сотни экипажей, а ему надо было "всего лишь" доложить, что на таком то аэродроме вся авиация на месте, и тогда поднимались бомбардировщики, штурмовики, взлетали истребители прикрытия, и вся эта армада летела к только, что разведанному аэродрому противнику, что бы нанести упреждающий удар.

Иногда командование требовало найти вдруг исчезнувшую колонну танков противника и экипаж за экипажем улетали и не возвращались.

Такие моменты, когда не вернулся первый разведчик, ушел с тем же заданием и тоже исчез второй, отец называл самыми страшными. Каждый понимал, что полет третьего экипажа - это полет на верную смерть, а командование требовало и требовало данных...

Однажды, уже после того, как не вернулся второй экипаж начальник штаба Альтович, сам сел за штурвал и полетел на задание. Об этом поступке отец всегда вспоминал с искренним восхищением. После того успешного полета нравственный авторитет начальника штаба подполковника Альтовича в глазах всего коллектива был непоколебим.

Мне довелось общаться с Наумом Мефодиевичем у нас дома, был я у него в гостях во Львове. Когда я спросил его о том, помнит ли он этот полет, он только улыбнулся и ничего больше не ответил. Думаю, что это был тот случай, когда он предпочел сам пойти на почти верную гибель, чем посылать кого-либо из своих подчиненных.

Другая история, как не покажется странным, носит комический оттенок. Все было также. Сбит один экипаж, сбит второй... Командование требует послать очередной самолет. Федоров приказывает лететь экипажу Сергея Карманного. Прощаясь, словно, завещая Сергей сказал: "Мой кожаный реглан можете пропить. На него зав военторга давно глаз положил".

Так получилось, что вернулся экипаж на последних каплях бензина и пока штурман Тревгода докладывал результаты разведки, Сергей Карманный с криком: "Я вернулся!" ринулся в казарму, справедливо опасаясь за свое имущество.

Так получилось, что для некоторых однополчан боевой путь полка стал проходить через их родные места. Сергей Карманный был родом из Николаева и за пару дней до освобождения города, пролетая над родным домом, он сбросил вымпел, к которому привязал письмо с указанием адреса и просьбой доставить его родителям. Когда город освободили, и он побывал дома, оказалось, что письмо действительно попало по адресату.

Самая драматическая история подобного плана была связана со следующим событием. Эту историю я слышал от отца еще в далеком детстве.

Полк получил задание в каком-то населенном пункте разбомбить школу, в которой по сообщениям партизан, в конкретный день на совещание должны были собраться какие-то немецкие начальники. Задача осложнялась тем, что с воздуха найти школу практически невозможно. Совершенно случайно оказалось, что один из авиаторов (то ли штурман, то ли летчик, увы, я это не запомнил) был с этого самого населенного пункта.

Ему и поручили выполнить задание. Слетал на разведку, быстро нашел школу, но вернулся в полк опечаленный. Он понял, что вместе с фашистами погибнут десятки его соседей и среди них его родные, так как их дом стоял через хату от школы. В полет он взял только одну бомбу, которую рассчитывал уложить с минимально возможной высоты точно в школу. Чтобы не взорваться на ней самому, замедлитель на бомбе поставили с запасом. Как я понимаю, тут была, и другая крайность: если замедлитель сработает достаточно поздно, то немцы успеют выбежать из здания. По-видимому, выбрали "золотую середину".

Все получилось хорошо. Бомба легла точно в цель. От взрыва самолет едва не опрокинуло, но летчик все же удержал штурвал. Экипаж вернулся на аэродром, не зная того, что через десять минут над школой появились два других самолета 39-го полка, которые обязаны были проследить выполнение задания, и если бы оно не было выполнено, то, не мудрствуя лукаво, снести школу, а вместе с ней и полпоселка с лица земли. Увидев, что школа уничтожена, экипажи доложили об этом командованию и ушли на запасную цель.

Старшина Батаев, стрелок-радист Дима Матяш, майор Поляков и их «жертва»

Эту историю я услышал, когда мне было лет тринадцать. И только по прошествии десятилетий пришло понимание того, что этот парень спас жизни десяткам своих односельчан, которые об этом даже не подозревают.

Перечитываю книгу воспоминаний бывшего штурмана 39 полка Николая Никитича Самусенко "Не ради славы". Днепропетровск, "Проминь", 1988 г. наткнулся на такие строки: "Все знали, что Вадим Литвинов родом из Донбасса, и по легкому почину Минаева те, кто летал на Артемовск или Ясиноватую, считали своим долгом передать Вадиму привет от бабушки".

В записной книжке отца я нашел адрес Вадима Петровича. Донецкая область, город Артемовск, улица... Не надеясь на удачу я все же написал письмо и сразу же получил ответ. Оказалось, что ветеран жив, относительно здоров, но о случае со школой ему ничего не известно.

В воспоминаниях Самусенко оказался еще один важный момент:

"Из очередной оперативной сводки стало известно об успешном продвижении сухопутных войск. Особенно радовался Минаев: ведь родом он был из Каменки-Днепровской, а ее должны были освободить в ближайшее время".

Фамилия Минаева мне хорошо знакома. Ведь в полку служила связисткой и Маша Минаева жена штурмана Сени Минаева. Нахожу их адрес. Киевская область, с. Ново-Петровцы, улица... Ответ приходит достаточно быстро, но от их дочери. Оказывается, родители уже ушли из жизни, но в памяти домашних действительно сохранился рассказ отца о том, что он бомбил родную школу.

Так случилось, что отец моего соседа и друга Сергея Калугина был родом из Каменки-Днепровской. Нашлась даже выпускная фотография отца пятидесятых годов и среди учителей - Минаев. По-видимому, кто-то из родственников штурмана Семена Минаева.

Как я понял со слов Калугина, большая часть Каменки-Днепровской после войны оказалась затопленной Каховским морем и, скорее всего, там же оказалась и бывшая школа.

На аэродроме в Ново-Деркуле полк впервые был подвергнут страшной бомбежке. Восемнадцать самолетов противника в считанные минуты превратили лениво просыпающийся аэродром в ад. Как оказалось впоследствии, эта операция оказалась хорошо спланированной, были блокированы истребители на соседнем аэродроме, и нанести удар по бомбардировщикам в Ново-Деркуле уже никто не мешал. И тем не менее один самолет противника был сбит. Сделал это из самодельной зенитной установки солдат батальона аэродромного обслуживания Станислав Лидерман. Это была дуэль за которым наблюдал весь полк. "Мессер" слал очередь за очередью, а наш солдат пытался поразить атакующего врага. Наконец самолет вспыхнул в воздухе и тут же упал сразу за аэродром. Станислав был тяжело ранен. Это тогда восхищенный его подвигом Федоров привинтил к гимнастерке героя свой орден "Красной звезды". Правда в воспоминаниях Самусенко фамилия солдата почему-то Портнович, по-видимому цензура не пропустила откровенно еврейскую фамилию.

Отцу бомбежка в Ново-Деркулем запомнилась и таким эпизодом. Самолет Карманного оказался в центре аэродрома и вместо того, чтобы убраться на край поля, под защиту деревьев, так и стоял посередине, а экипаж пытался отстреливаться от наседающих "Мессеров" из ШКАСов. Матюкаясь, Федоров приказал отцу добежать до самолета и приказать Карманному убираться.

Вылезать из щели не хотелось, но приказ есть приказ, и проклиная Карманного, отец под бомбами и пулями побежал к стоящей по средине аэродрома "пешке". Когда он изложил Карманному все, что думает о нем Федоров, то поразился тому, как Сергей Карманный спокойно снимая пальчик за пальчиком кожаную перчатку, добродушно согласился, что действительно пора убираться. И все это происходило под грохот бомб, свист пуль и осколков.

В тот день полк потерял практически все свои самолеты. Как написал в своем письме Литвинов, он в числе трех экипажей прилетел в 39-й полк сразу после этой бомбежки, но самолеты у них отобрали и передали "старикам". А затем уже пригнали новые машины и жизнь вновь пошла своим чередом.

Во время полета на разведку в район Ясиноватой был сбит экипаж Глыги. Стрелок-радист Семичев успел передать: "Горит правый мотор, идем на Артемовск". После этого связь с экипажем прервалась.

Иван Глыга был последним летчиком 39-го полка начинавшим войну в Пинске и его гибель, словно подводила черту, становясь своеобразной вехой. Оказалось, что ефрейтор Маша Маркова была невестой пропавшего с Глыгой штурмана Семена Минаева.

Девушка рыдала на плече у доктора Гольдина, а тот, как мог, успокаивал ее. Ведь пропал без вести еще не погиб. Вернулся же из плена Коля Самусенко, пришел из-за линии фронта Коваль.

Надо сказать, что слова Самуила Абрамовича оказались вещими. Полгода спустя Глыга, Минаев и Семичев живые и здоровые, награжденные партизанскими медалями вернулись в родной полк.

Наверное, самое время сейчас поговорить в нашей книге о плене. Я был еще в сущности ребенком, учился в классе втором, когда прочитал в какой-то книжке о том, что какой-то наш командир застрелился, чтобы не попасть в плен. Я почему-то прочитал этот отрывок отцу, но к моему удивлению он только выругался. "Ну и дурак! Если б все стрелялись, кто бы войну выиграл".

В последствии я несколько раз возвращался в беседах с отцом к этой теме и, как я понял, у летчиков существовал некий неписанный, тайный кодекс чести. Сознательно сдаваться в плен никто не собирался, но и стреляться тоже.

Как стало известно уже после войны, на сторону противника перелетело 80 советских самолетов. Отец о подобных случаях мне никогда не говорил, да возможно и не знал.

В мемуарной и художественной литературе о тех летчиках, кто оказался в плену, обязательно фигурируют такие фразы, как "находился без сознания", "при ударе о землю потерял пистолет" все это полуправда. Каждый человек до последней секунды надеется на лучшее, надеется на даже на чудо...

Как показал опыт, у немцев было совершенно иное отношение к военнопленным летчикам, штурманам, стрелкам - радистам нежели ко всей остальной массе военнопленных. Их содержали в отдельных лагерях и настойчиво, вежливо довольно толково агитировали летать против англичан. Именно в таком лагере и оказался экипаж Ивана Глыги, там они встретили ранее сбитого Николая Шабалина.

Как потом рассказывал Глыга, бежать удалось благодаря старику-банщику и то потому, что у партизан оказались авиационные пулеметы, с которыми никто не смог совладать. На предложение банщика бежать, Глыга поставил условие - только вместе с остальными ребятами из его полка. Какое-то время они воевали в партизанах, а когда область освободили, сами нашли свой полк.

Надо признать, что счастливая судьба и Самусенко, и Глыги, и Минаеве в целом не типична для всей массы советских офицеров, которые прошли немецкий плен. Приказ № 270 не предусматривал исключений и если бы они не пришли именно в свой полк, то скорее всего оказались бы в нашем лагере или в лучшем случае в штрафной роте.

Плен "ойкнулся" им уже после войны. Самусенко был сразу же отчислен из армии, а когда он попытался поступить на юридический факультет университета, то не смог пройти мандатную комиссию.

Глыга остался в армии, но неожиданно для себя получил назначение в какую-то глухомань. Когда он прибыл в новую часть, кто-то из старожил добродушно поинтересовался, за какие, мол, грехи к нам. Глыга первоначально, даже не понял вопроса. Но когда ему предложили возможный перечень ответов, среди которых на первом месте был плен, то с грустью понял, что попал по назначению.

Прославленный ас Александр Покрышкин вспоминал, как чудом вытащил из концлагеря своего комэска Героя Советского Союза Ивана Бабака, который успел пробыть в плену всего два дня и был освобожден американцами. Если бы не случайная встреча с незнакомыми летчиками, которым Бабак крикнул: "Сообщите Покрышкину, что Бабак жив и находится в плену", а Покрышкин не бросился бы шерстить все лагеря в округе, то сидел бы он в нашем лагере еще лет десять.

Думаю, что в какой-то степени, на судьбе всех побывавших в плену отразилось и то, что начальником особого отдела 39-го полка оказался порядочный человек. Я не знаю его фамилии, о нем ни разу не вспоминает Самусенко, ни словом не пишет Федоров, но в рассказах отца он фигурировал несколько раз. Однажды он вызвал майора Полякова и официально предложил подписать бумагу, согласно которой, он должен доносить на майора Смирнова. Отец понимал, что отказ от подписи сразу же влечет отчисление в штрафную роту. Бумагу он подписал, а вечером рассказал обо всем Косте Смирнову, тот грустно улыбнулся. Оказалось, что точно такую же бумагу с обязательством доносить на начальника связи полка подписал часом назад и он.

"Особист" обязан был проводить подобную работу, но ни у майора Смирнова, ни у отца он ни разу ни потребовал реальной информации.

Запомнился мне и другой эпизод. Однажды вечером офицеры штаба сидели вечером в землянке и играли в преферанс. Все было, как обычно, и только капитан Титов, что-то хмыкал себе под нос. Наконец, он не выдержал и, подсмеиваясь, рассказал, что начальник особого отдела нечаянно провалился в какую-то яму и до сих пор там находится.

"И ты не помог ему выбраться?" - изумился отец. Бросив карты, он пошел искать товарища и действительно вытащил его из глубокой ямы. Для Титова, за которым еще с Быхова закрепилась справедливая репутация пьяницы и безответственного человека всё, включая и этот эпизод сходило, как с гуся вода.

И тем не менее, особист не был добреньким. Как-то отец рассказал мне, что почти в каждом освобожденном городе, особый отдел расстреливал кого-нибудь из солдат за изнасилование. И что самое печальное все это повторялось вновь и вновь.

 

Дальше

 

© В.Е.Поляков, 2010.