Евгений Чорный

Соколиный полет "пешки"

4. Посадки на полевых аэродромах времен войны и вынужденные приземления

Не той орел, що високо літає, а той – що легко сідає. Г.Сковорода

 

 

 

* * *

Принятие решения, как лучше сделать – а времени для раздумий нет – многое решало на войне. У каждого свой опыт накапливался – отсюда и по-разному поступали. Как с тем же случаем, когда я на минное поле сел. (см. ч.2)

Возьми я в последний момент не передумай, если бы на шасси садился на это минное поле - пробег совсем другой - где-то бы и наскочили на мину.

А чего передумал? До этого уже опыт был, что ровное с виду еще не значит, что такие поляны ровные. Увеличение длины посадки - каждый метр уже увеличивает опасность. Даже при приземлении на знакомом месте, не говоря о незнакомом. Мало ли что могло произойти, пока ты летал в воздухе.

При разных ситуациях в воздухе, на земле - если есть хоть малейший риск - его надо исключать. Не один раз убеждался в этом за время войны. Особенно - при посадке. Не важно в каких условиях. Если из несколько возможных опасностей - а так всегда - можно какую-то, пусть даже одну исключить - это надо обязательно делать. Думать, что такая-то возможность не столь опасна, как существующие другие, поэтому все равно можно рисковать - ошибка. Одна опасность складывается с другой, которую мог исключить, но решил проверить везение, - и приводит к гибели. А если ты ее исключил, то произошедшее позволяет все-таки остаться живым.

И когда на лес упал, но, даже перед ударом о деревья, все равно выключил подачу топлива, и когда на минное поле передумал садиться на шасси в последнее мгновение. Почему? Уже выработалась привычка из разных возможных опасностей исключать все, которые только возможны, не раздумывая о том, что хотя бы одна из них не так опасна, как все остальные.

Самые разные неожиданности могут произойти. И в первую очередь при посадке.

4.1. Колодец

Это еще до ранения на Калининском фронте было.

Мл.сержант Черный Василий Иванович (справа) в марте 1942 г. периода прохождения службы в Резервном полку, станция Белая Чорний Василь Іванович (16.10.1919 - 28.12.1989) Народився в селі Білиженці, Ізяславського р-ну, Кам’янець-Подільської (нині - Хмельницька) області, в стародавній козацькій родині. Українець.Член КПРС з 1944 р. В армії з 1940. Закінчив Омську військово-авіаційну школу пілотів в 1941. На фронтах Другої світової війни з червня 1942 р. до 1945 р. На кінець війни здійснив 148 бойових вилетів. Інвалід 2-ї групи ВВВ (в результаті тяжкого поранення в листопаді 1942 р.)

На нашем же аэродроме, вроде там уже и садились-взлетали не один день.

С задания, с разведки, прилетел - уже под вечер. Самолет катится, а я думаю, да пусть катится до самого конца полосы. Моторы выключил – пусть по инерции до конца докатиться насколько хватит. Завтра с утра опять туда же лететь – еще до этого вылета так было сказано: вечером разведать и с самого утра перепроверить разведданные. Оставлю у края, а утром и выруливать не надо будет. Сразу и взлетим.

Обычно сворачивали раньше, а тут я протянул, хотя вроде и в пределах полосы. Как некий запас при посадке, то есть аэродромная служба должна была проверить, чтоб ям не было. Как они проморгали… И так, кажется, никого и не наказали.

Хорошо еще, что успел не только моторы, но и тумблер подачи топлива щелкнуть. Причем, протянул руку, только вниз хлопнул - и куда-то провалились. Но сразу не сообразишь этого.

Ничего понять не могу. Толчок какой-то, падаю куда-то вперед, темно – все пропало куда-то, что-то громко шипит и - дым в кабине, как сразу показалось.

Меня на приборную доску кинуло.

Главное, темно в кабине стало. Шипит, клубится чего-то – ничего понять не могу, где я.

Вроде вот ехали по полосе, снег белел - уже вроде остановились. И сразу темно, головой вперед улетел через штурвал, шипит и ни в кабине, ни вокруг - ничего не видно. Совсем ничего– своей руки не видно..

Потом соображаю, что это не дым.. Пар какой-то.

Водопровод разорвало – и, видно, вода на горячие моторы и паром все заволокло. А в первые мгновения показалось, что загорелись. Тут еще штурман, с которым тогда летал, кричит не своим голосом: горим, горим. Он вообще умел паниковать, и во время боя..

Кричу ему: не ори, не горим. А сам не могу понять, чего произошло. Самолет стоит вверх хвостом. Начал вылезать из самолета. Вроде в какой-то яме – колпак не откидывается. Рукой попытался пощупать - через боковую форточку, она чуть открылась, - не поймешь, откуда, но вроде, землей засыпано все. Выбраться от себя не могу – некуда.

Полез через свое кресло к штурману, чтобы попробовать выбраться через его люк. Это получается вверх лезешь, потому что в самолете как в трубе уже находишься.

А штурман висит вниз головой – ему пулеметом ногу зажало, заклинило и он не может вылезти. Поэтому и начал кричать сразу. Попробовал как-то оттогнуть или оторвать, чтобы штурмана освободить – ничего не получается. Стрелок-радист голос подает, что жив.

Тоже откуда-то сверху лезет:

– Чего случилось, мы где?

- Да хрен его знает, где мы..

Штурману говорю, давай подожди, сейчас выберемся, у себя же на аэродроме вроде уже были – вытащим.

* * *

Оказалось, что там был старый заброшенный колодец. Края уже пообсыпались и яма широкая получилась. Какими-то досками гнилыми был прикрыт еще до войны, не известно когда, землей присыпано. А тут еще и снегом притрусило. И прямо на полосе, в конце, куда обычно никто не доруливал, сворачивали на место стоянки. А тут я туда колесом, самолет вертикально стал, носом туда в колодец провалился. Если бы подачу топлива буквально за секунду до этого не отключил, скорее всего, сгорели бы.

Прибежали хлопцы, увидели или кто сообщил, как раз со столовой выходили после ужина. Почти все там тогда собрались – весь полк. Начали штурмана вытягивать, а не получается никак. Место узкое, неудобно. Только два человека кое-как могут взяться. Самолет хвостом вверх стоит. Со стороны стрелка-радиста не подойдешь. И разное придумываем, и какие-то рычаги – а не получается. Ножовки какой-нибудь, чтобы перепилить станину, которой ногу зажало, – нет. А он вниз головой висит.

Полчаса повисел вниз головой, а когда уже до часа дошло - начал кричать. Он трусоватый еще был сам по себе. А тут кровь в голову прилилась, конечно. Кричит – умираю, глаза сейчас лопнут. Ему там пытались немного тело приподнять, голову… Пока куда-то за какой-то пилкой съездили или сбегали, пока надпилили, потом отломали - он уже кричать перестал. Ему уже действительно плохо стало - почти сознание начал терять.

Весь этот концерт часа два был.. И я с другими тут же все время крутился.

* * *

А уже доложили куда-то в дивизию. ЧП в полку.

Что самолет, которые должен был с утра лететь, подготовленный экипаж, который там уже был сегодня - лететь не может.

И когда уже штурмана освободили, вроде уже успокоилось, уже начали думать, а чего теперь делать, как самолет вытягивать... На машине прямо к самолету приезжает из какого-то штаба.

Целый полковник, с нашими командиром, начштабом. Меня к нему. Форма не летная – по петлицам видно.

А я же тогда младший сержантом был – не офицерский состав. Подхожу – докладываю: при выполнении задания.. при посадке провалился в яму.. командир самолета младший сержант Черный.

Смотрит на меня волком, я стою перед ним «смирно».

А твою такую да растакую, сержант ты такой да сякой. Да тебя под трибунал, самолет погубил, срывается выполнение личного приказа самого... какого-то уже не помню..

Командир полка тут же, начальник штаба и другие – но никто не вмешивается. Ничего не объясняют. Что я за полосу-то не выкатился, это если бы я в поле куда-то уехал. Стоят, молчат.

* * *

Не знаю, чего этот полковник так закончил. Наверное, ему показалось, что я толстый увалень какой-то. Потому что в зимних меховых комбинезонах уже летали. Да еще чего могли - надевали на себя, у кого свитер, да несколько пар теплого белья.

На высоте холод другой. На земле минус двадцать, а там вверху и до минус сорока. Особенно когда чтобы линию фронта перелететь – то старались как можно выше забраться. Зенитки не так достают и истребители немецкие туда не могли долезть. Иногда воздуха уже нет, как рыбы ртом хватаем, а вниз опуститься никто не требует. Лучше перетерпеть.

Масок кислородных никаких нет ни у кого. Иногда на высоте досидимся, особенно в начале войны, когда и не поймешь, где там линия фронта - у всех кровь из носа потечет. Но никто не жалуется. Жить-то хочется.

А я тогда тоже все, что мог надел на себя, свитер какой-то, кацавейка какая-то была меховая, без рукавов. Как матрешка. Оно ремнем перетянуто, но распирает - еще как бы больше. А потом на морозе тут несколько часов крутился вместе со всеми. Щеки красные. Ну, ему, наверное, и показалось, что какой-то толстый, с отъеденной мордой.

* * *

А рядом стояло почему-то несколько щитов препятствия – не знаю, то ли кто-то раньше тренировался тут перепрыгивать.

Этот полковник вдруг командует: а-ну, прыгай через щит, не перепрыгнешь – под трибунал пойдешь.

Курсантами, когда мы прыгали, - у меня никогда не было проблем. Гимнастикой нас тренировали хорошо, а я еще и любил – и на турнике, и на кольцах, на батуте особенно. Хотя когда на полосе препятствия бегали-прыгали, то всегда без верхней одежды.

Ну, тут раздеваться не станешь. В унтах, во всей этой амуниции - как был - повернулся и на щит. Я всегда легко перепрыгивал: подтянешься – на живот и кувыркнулся.. А тут от всех этих слов – не помню уж точно, но у меня осталось впечатление, что я даже и животом не коснулся щита – на руках перелетел туда.

Снег достаточно глубокий, кто там расчищал, унты из собачьего меха, лохматые, голенища широкие. А как помнится, перелетел так, как и в училище никогда не было - вроде чуть только руками прикоснулся к щиту и головой в сугроб. С той стороны снега намело много там. Пока вылез из того снега – вижу полковника спину - уже в машину садится.. И уехал.

А у меня потом недели две все тело болело, если и не больше. От того, что пережил, наверное. Тут сам чуть живой остался, со штурманом вся эта катавасия и полковник этот.. Дотронуться просто нельзя – больно до крика. Причем не важно где. Ноги, руки, спина, живот. Все тело.

* * *

А на задания ж летаешь. Пока мой самолет чинили – на другой посадили. Вместо какого-то, который плохо летал. У нас были и такие, с ними вместе в строю страшно лететь было – не только сами погибнут, но и другого угробят.

С месяц, наверное, так и летал на выполнения боевых заданий. А это ж не просто в кресле сидишь, хотя и сидеть больно было. И лежать больно. Поспать толком не можешь. Ну, если еще совсем не шевелишься, то как-то не так. А чуть повернешься, коснешься чего-то – как раскаленным железом опекает..

А когда на задании, то куда там не шевелиться, сидеть спокойно.. Крутишься во все стороны – откуда чего стреляет или летит. Голова как у той совы – на 360 градусов крутится в одну сторону. В такие моменты, уже эту боль и не чувствуешь вроде.

А чуть спокойней стало, все время – то плечом, то рукой, то ногой о что-то толкаешься. И никому дела не было, как оно так летать..

Хлопцы как прознали, так некоторые даже начали специально пальцем тыкать – для смеха.. Не то, что там штурманы или техники – все подряд, а вроде летчики..

Я одному, который больше всех старался – в столовой или вечером где-то, все старается потыкать, вроде, как и других веселит – сказал даже: тебе чего.. делать нечего.

Все его веселило, что больно, как током бьет. Интересно было, что раздетым чувствую - понятно, а через комбинезон - неужели тоже больно. И вроде сам летчик был, хотя и летчик он был такой же...

4.2. Вынужденная посадка. Одна из многих

В голове разные ситуации прокручиваешь, продумываешь. Кто рассказывает, чего с ним было, а ты потом себе продумываешь, а как бы сам поступил. Отрабатываешь в голове, а то и в кабине щелкаешь, рычаги тягаешь, тренируешься. Если такая ситуация - когда в воздухе, при пикировании, если такая - при взлете, при посадке, без шасси...

*

Тоже был случай – просто чудом живыми остались. Пришлось садиться в поле на вынужденную, на «брюхо». Уже тоже - стемнело так. И вроде ровное большое поле такое. То бывало так, что нельзя скорость сбросить до минимума, места не хватает, чтобы как бы зависнуть, - то: как об землю ударит, аж зароешься.. А тут как раз позволяло скорость уменьшить так, чтоб мягче сесть. Рычаги газа уже на минимум почти, уже рука начала тянуться отключить подачу горючего. Сейчас касание с землей будет.

И вдруг вижу овраг, а мы прямо туда. И откуда он взялся, вроде ничего не было, его и видно не было – трава, видно уже большая и густая запрятала. Да какой-то глубокий и противоположная стена такая отвесная – а мы туда прямо носом и летим. Это такое состояние.

* * *

Какой-то опешивший, сообразить чего-то времени нет и руки как бы сами делают. Вот это и получается из опыта и вот таких тренировок, когда и мысленно все время прокручиваешь, запоминаешь, что правая рука – штурвал на себя, левая – газ от себя. Или какую-то другую ситуацию прокручиваешь в голове, правой ногой нажать, левая рука – газ на себя, правая – тумблер..

Как успел, сам не знаю. Оба рычага "газа" сразу одной рукой до упора, штурвал на себя. Моторы - как еще не захлебнулись - удивительно, - взревели.. Моторы ревут, а ее, «пешку» - не тянут.

Скорости не набирает, будто зависла и с крыла на крыло качается. Штурвалом стараюсь удержать, чтоб на бок не свалилась. Моторы ревут, а скорость не набирает, нос только вверх потянуло, сейчас хвостом о землю зацепим и в овраг свалимся..

«Пешка», как та курица, раскачиваясь так и медленно так, как тогда показалось, тянет, тянет еле-еле через этот овраг... Смотрю перетянула на тот край – рычаги "газа" на себя, она и плюхнулась на землю. Высота наверное с метр была. Сижу, в себя прийти не могу, весь мокрый – сели...

А штурман и стрелок так и не поняли - чего было. Потом уже, когда поглядели, что практически над оврагом сидим, поняли как сели.

* * *

Разные случаи в таких ситуациях меня убедили: если можно исключить хоть одну из десяти возможных опасностей погибнуть - ее обязательно надо исключать. На везение нельзя полагаться. Это мной уже было проверено и неоднократно. Никто не может угадать, какая из опасностей станет именно последней.

*

Правду говорят: „Не той - сокіл, хто високо літає, а той – що м’яко сідає”.

Не сразу, но я натренировался на «брюхо» садиться – меня это не пугало. Если земля мокрая, мягкая, или снег, то – не хуже чем на шасси было. Главное, не напороться на что-то. Особенно, когда уже в темноте, если плохо землю уже видно – в пень какой-то или овраг..

А так, скорость подбираешь, чуть парусность ей дашь, главное, чтобы хвостом за землю не зацепила. Самолет почти без удара садился, если земля не сухая и твердая.

 

© Евгений Чорный, 2009 г.