Евгений Чорный

Соколиный полет "пешки"

5. Боевое парашютирование

Тоже показывают, как они из «пешки» выпрыгивают – вроде, как с воза спрыгивают. Делают кино, а совсем не понимают, как это в действительности происходит, когда самолет летит, да еще падает.

При отделении от летящего самолета воздушный поток такой силы – чуть не правильно сгруппировался, не так сильно оттолкнулся и все – тебя прижимает к самолету и уже ничего сделать не можешь. Поэтому оно так и называется, когда учат летный состав - отделение от самолета. Это в разговоре, для простоты, так выражаются - выпрыгнул из самолета. А в действительности - это именно умение отделиться от летящего самолета, в котором ты сам летел, чтобы полететь уже без него. А то прыгают, ногой на край кабины становятся, рукой держаться.. Показывают такое.

Стоит только неправильно произвести это «отделение» - воздушная струя прижимает к самолету и уже не оторвешься. Если же самолет не в горизонтальном положении летит, а начинает падать - скорость увеличивается еще больше. А именно так, в основном, и происходит то, что называется боевое парашютирование. Такому и не учили даже - ни в училище, ни в другом месте. Только объясняли, что по сравнению с тем, что попробовали и потренировались при горизонтальном полете, становится в несколько раз тяжелее и опаснее, когда приходиться действительно покидать самолет, который начинает падать.

Опасность, что прижмет встречным потоком воздуха и не сможешь уже оторваться от поверхности самолета. Пока курсантами были - у нас в училище несколько раз такое происходило. Один даже из нашего года выпуска был. Мы могли наблюдать за этим с земли. Как раз на занятиях, стояли на аэродроме, ждали своей очереди.

Хорошо, когда это с инструктором происходит, на тренировочном полете. Когда отрабатывалось это упражнение - инструктор такого назад на аэродром привозит. Иногда пока самолет не сядет, тот так и торчит поперек или сбоку как-то кабины – оно еще как тебя прижало и куда.

Так это были случаи, когда самолет был в горизонтальном положении полета. А если он вниз начинает падать – скорость совсем уже другая..

Показывают тоже, вроде как с борта машины спрыгивают. За время войны мне шесть раз приходилось покидать горящий самолет. После такого, в любом случае, когда вроде все удачно прошло, несколько дней в себя прийти не можешь.

5.1. Удавка воздушного потока

Это произошло, когда мы бомбили в районе Великие Луки и меня подбили. Самолет начал терять высоту, пришлось парашютироваться.

К тому времени я уже несколько месяцев отвоевал. И прыгать тоже уже доводилось.

Но это произошло еще до ранения в конце 42-го. Наверное, если бы такое случилось уже после этого ранения, когда позвоночник сломало – не сумел спастись.

Потому что полгода в гипсе когда провалялся, мышцы атрофировались. И так уже и не восстановились, как было до ранения. Да и куда там было уже восстанавливать – спина все время болела. Уже не до физкультуры стало – только так, чтобы размять. Покрутишься, понагибаешься утром – оно вроде и не так болеть начинает. А поскольку я никому не говорил, что меня по инвалидности вообще списали, то утром такую разминку делаешь так, чтобы никто и не видел.

Когда слегка понаклоняешься в разные стороны, разогреешь, вроде и ничего. Можно лететь. А чтобы восстановить силу мышц тела для нагрузки – так уже и не мог. И не старался, хотя нагрузки все равно оставались. При том же пикировании - при выводе самолета из пикирования так вдавливает в кресло, в спинку - в глазах темнеет. И так каждый раз.

* * *

Сразу после училища, пока не ранило, - тогда другая сила была. Нас в училище хорошо гоняли. Физическая подготовка хорошая была. И гимнастика, и кроссы бегать, и на лыжах. Оно вроде и не очень нравилось, а потом уже на фронте дало себя знать. Сколько раз эта физическая подготовка помогала. Особенно гимнастика.

Я вообще любил и на турнике, и на кольцах. Еще в школе, в Изяславе когда учился. А в училище - это вообще любимый вид спорта стал. Для многих. Были у нас ребята, которые до училища занимались гимнастикой. Вот за ними и все остальные тянулись. И «солнце» крутили, и разные упражнения.

Причем, смешно было. Кто-то придумал из командования - то ли училища, то ли выше - порядок, чтоб перед отбоем по команде все раздевались до гола. И спать голыми ложились – для закалки.

А команда где-то за полчаса до отбоя. Все голые – ложиться еще нельзя. Вроде того – делай, что хочешь. Наверное, специально так делали.

А чего делать голым – нечего. Читать или письма писать уже не станешь. Да при этом и холодно в казарме. А прямо в казарме и турник, и кольца, и канат, и «шведская» стенка – полный набор гимнастический. Сначала вроде бы не все и хотелизаниматься. И как бы стеснялись вначале.

А потом втянулись, кто во что горазд. Один перед другим. Кто подтягивается на количество, кто пресс качает, кто на кольцах, кто сальто крутит. И так, когда полчаса, когда и больше, каждый вечер перед отбоем – все голые и по всей казарме висят, прыгают.

Нас на кухню в наряд отправляли. А там женщины поварами работали.

Когда начали нас раздевать, пришли первый раз с наряда, рассказали, что оттуда все видно. В казарме окна большие, а если наверх еще залазят, на турник или кольца – то как на сцене. Похихикали, но никто не перестал, так и продолжали.

Когда сам на кухню попал, действительно, смотришь – как обезьяны. Все голые - и кто прыгает, кто на турнике крутиться.

А в итоге, благодаря этому каждый из нас хорошо физически подготовленным на фронт попадали.

* * *

Эта подготовка, действительно, не один раз помогла от смерти спастись.

И в тот раз, под Великими Луками когда бомбили, «мессеры» нашу группу атаковали уже на отходе, меня подожгли. Как раз почти до своей территории дотянули, а они успели попасть. Загорелся самолет, по мотору попали, начал резко падать.

*

Даю команду: экипажу покинуть самолет. За линиюфронта уже перетянули. В такой момент крутишься, чтобы сначала успели выпрыгнуть штурман и радист. Когда команду дал «прыгать» еще какое-то время самолет надо держать, иначе, если свалится в штопор - летчик первый выпрыгнет, - то уже остальные не смогут выпрыгнуть. Такое тоже случалось, летчик с испугу сам выпрыгнул, а экипаж так в землю вместе с самолетом и уходит..

Пока крутился проверить, что экипаж выпрыгнул, высота уже теряется, поспешил и неподготовленный попытался оттолкнуться. Не сгруппировался как надо.

Выпрыгнуть можно было только из положения сидя. Голову прижимаешь к коленкам, руками хватаешься за ноги ниже коленок, как бы в комок сжимаешься со всей силы. А потом отпускаешь ноги и резко толкаешься ногами со всей силы. Выталкиваешься из кабины как бы чуть в сторону. Кому в какую удобней, обычно - влево. Правая нога опорная. Руки при этом резко к груди прижимаешь. Если не прижмешь руки - потоком воздуха о край самолета может ударить, сразу перелом будет.

Так и выскакиваешь из кабины, как тот чертик из табакерки. И только из положения сидя в кресле. Иначе не выпрыгнешь.

* * *

Первое время у «Пе-2» была конструкторская ошибка - при покидании самолета летчик мог зацепиться за провод антенны. Сзади и сбоку так, правее кабины летчика, была стойка такая, как железный прут. Где-то метра около полтора длиной, на которой антенны крепились. Вначале этот прут располагался вместе с еще так называемой "трубкой Пито". Сама эта трубка Пито к связи не имела отношение, ее потом совсем в другое место перенесли. А к этому пруту крепились два провода, две антенны - командная и связная. Эти антенны в разные стороны к хвосту тянулись. И там крепились к хвостовым кругам - «шайбы» руля.

И не один случай был, что из кабины выпрыгивает или летчик, или штурман, а его прижимает к этому проводу и потом к хвосту. К этим «шайбам». Уже все - так и погибали. А были даже случаи, что и голову отрывало. Это в 41-м году, когда началась война, такие случаи происходили.

Когда мы начали летать на фронте, это уже с середины 42-го, то такого уже не было. Придумали сами летчики и механики, на фронте, что когда сбрасывается фонарь, то и эта стойка падает - и провода уже не мешают. А потом уже и заводские конструкторы это фронтовое усовершенствование стали делать для всех «пешек». Мы уже на так оборудованных «Пе-2» начали летать. Из-за этого уже не погибали.

* * *

В тот раз я как-то не сгруппировался как учили, поспешил, толкнулся ногами - а меня прижало спиной. Перегнуло через бронеспинку в районе поясницы и к самолету прижало. Ноги в кабине, а верхняя часть снаружи.

Все – уже ничего не сделать, не оторвешься от самолета. Из тех случаев, что у нас были в летном училище – так и прилетали на аэродром. Ни один в воздухе назад не смог залезть.

Но это в мирное время, а на войне.. Другие силы появлялись.

* * *

У нас в полку тоже был случай. Когда человек делает то, что, кажется, невозможно сделать. Самолет сел, с задания прилетели, и загорелся чего-то.

А у летчика фонарь заклинило. Штурман и радист выскочили, а он не может. И они ему помочь не могут – огонь уже. Так он умудрился вылезть в боковое окошко, оно там справа возле летчика сделано было, как форточки боковые в машине. По форме такие же. Побольше размером, чем в машине, но тоже не большое.

Причем это зимой было, в меховом зимнем комбинезоне был одет, еще чего-то там натянуто на себя. Вылез оттуда и спасся. Один только унт с ноги слетел - в кабине остался.

Потом, самому было интересно, как это у него получилось, несколько раз пробовал вылезть через это окошко. Раздевался до свитера, без унтов – так у него ничего и не получилось. Так никак и не смог даже просунуть, чтобы одновременно голова и рука по плечо за рамку эту туда протиснулись.

Вообще, среди летчиков считалось, что если в какую-то дырку голова и одна рука по плечо пролазят – значит, может и весь человек пролезть. Проверено было.

Ну, если у кого-то там живот или задница не имеет уже естественных форм, то может и не пролезть. Но на фронте толстых, разъевшихся и не было.

Так у нас среди летчиков считалось, из опыта в разных ситуациях, которые были. Не одному приходилось куда-то вылезать. Если голова-рука вместе пролазят – значит, вырывайся, можно спастись. А если нет, дырка меньше, тогда уже не сможешь вылезти.

А этот вылез – все удивлялись. Некоторые охочие, глядя на его эксперименты, тоже пытались. Причем как бы и поменьше его, хотя и он был не очень такой крупный. Так ни у кого и не получилось.

* * *

Вот и у меня тогда было такое – откуда только силы взялись. Самолет начал падать неуправляемый. В каждую секунду может сорваться в штопор, и тогда уже ничего сделать не сможешь.

Пытаюсь как-то залезть назад, а ничего не получается. Хоть бы еще как-то боком прижало, а то перегнуло пополам и спиной именно прижало. И на левый бок, и на правый стараюсь перевернуться – вроде так с боку на бок еще удается крутиться. Как бы попробовать то ли левой рукой, то ли правой за что-то ухватиться. Чтоб опору найти. А за что-то взяться, дотянуться до чего-нибудь, чтобы назад себя в кабину втянуть – не получается.

А самолет все круче – воздушная струя все сильнее давит на грудь. Ну, все...

Как я дотянулся пальцами левой руки до штурвала – не вспомнишь..

Мне еще повезло, что перегнуло меня так, что задница осталась как бы в кабине еще. В пояснице как раз перегнуло через спинку сиденья. Если бы прижало, что только ноги там остались, тогда ничего бы не смог сделать.

Может, самолет как-то подкинуло, закрылки качнулись - и штурвал чуть подался ближе, не знаю. Скорее всего. Может, как-то так тянулся уже, что удлинилась рука и пальцы. Вот вижу - рядом штурвал, вот еще вроде каких-то там несколько сантиметров – а не могу ни на миллиметр подвинуться ближе.

Помню, в какой-то момент пальцами левой руки захватил штурвал, и смог подтянуть его, и зажать в руке.

Как только я зажал в кулак ладонь со штурвалом, хоть и левой рукой, понял – теперь вылезу..

Откуда там эта сила взялась - не знаю.. Втянул себя несколькими усилиями опять в кабину, в кресло летчика уселся. По другому никак не выпрыгнешь оттуда - только из положения «сидя».

Ни на одной тренировке по отделению от самолета я так точно и тщательно по инструкции, кажется, и не делал.

После первых прыжков, когда уже почувствовал-понял как это происходит, то руками ноги уже и не обхватываешь, чтобы сжаться максимально. Было, что и просто руки к груди прижмешь, чтоб не ударится и не поломать, согнулся, ногами толкнулся и вылетел. Это ж тренировались, когда самолет горизонтально летит. Да и на скорости, которая меньше была, чем даже обычная скорость при полете. Не предельная, а, так называемая, крейсерская - около 400 км/час.

* * *

А тут все дрожит внутри потому, что если еще чего-то не так будет – тогда уже точно все. Да и понимаю, скорость самолет набрал, практически падает – может уже предельная, что уже и не выпрыгнешь.

Как-то стараться выровнять полет – уже нет времени. Понять, на какой ты высоте - уже не способен. В такие мгновения весь рвешься быстрей выпрыгнуть потому, что и так уже столько времени прошло, как надо было прыгать. Пока залазил назад, штурвал тянул как раз на себя до упора – это тоже сказалось, самолет немного вышел из пикирования в более горизонтальное падение. Хотя тогда – не соображал этого.

Потом, уже позже обдумывая, так себе представлял, почему мне все-таки удалось выпрыгнуть.

Все строго как учили - ноги обхватил, сжался до предела и что было силы ногами оттолкнулся, руки - к груди..

* * *

Пока все это происходило, сколько времени, на какой я высоте выпрыгнул – ничего не соображал. Казалось, что все это столько времени длилось, пока ужом вился прижатый к самолету воздушной струей, пока в кабину себя втягивал.

Тоже не за один раз это получилось. Чуть-чуть продвинулся, надо перевести дух, потом опят со всей силы на какие-то пять сантиметров втянулся в кабину. И так не знаю сколько раз, пока уже бронеспинку где-то не возле плечей почувствовал. Уже воздушная струя на грудь не так давит, голова одна торчит – тогда уже получился последний рывок.

От всего этого в голове только одна мысль соображается - уже вот сейчас будет земля.

Поэтому только отделился от самолета, сразу кольцо дернул – может такая высота, что и парашют не успеет раскрыться. А когда парашют раскрылся, огляделся..

5.2. Когда «Кобра» - ДРУГ

Других куполов парашютов не видно – штурман с радистом уже, наверно, приземлились.

А до земли и не так-то близко. Смотрю, а «мессер» - рядом.

Уже доворачивает, чтобы на меня выйти и расстрелять в воздухе. И рядом так совсем пролетает. Лицо этого немца видно было - настолько близко.

Похоже, именно меня и выжидал – выпрыгнет летчик или нет. Они могли определить, откуда выпрыгивают из самолета – летчик, штурман или радист. Уничтожить летчика - это не стрелку-радисту замену найти.

Обычно, если выпрыгивали в таких случаях, то прыжок затяжной делали, чтобы парашют у самой земли раскрылся. С какой высоты приблизительно знаешь, выпрыгнешь и считаешь про себя: «21, 22, 23» - числа про себя произносишь, чтобы секунды отсчитывать, сколько падаешь. Двойные числа, если как бы про себя проговариваешь - оно получается почти точно секунда. Если «раз, два, три» - то получается быстрее, чем секунда.

Чтобы знать, сколько метров уже пролетел и как можно ближе к земле парашют раскрыть. Считаешь и одновременно прикидываешь, с какой высоты выпрыгнул, сколько метров осталось, чтобы успеть раскрыть парашют. Потому что если в воздухе уже повис, да если еще близко от линии фронта, даже вроде и над своей территорией – начинают с земли расстреливать из разного оружия, в снайперстве упражняться.

Тоже часто так получалось, что рано раскрыл парашют, пока до земли долетел – уже мертвый. А как бы и над своей территорией висел.

И те же истребители добивали. А если их несколько - то один за одним заходят и расстреливают. Иногда так попадалось – видишь, как такое происходит с кем-то, кто выпрыгнул, а ничем помочь не можешь.

* * *

Иногда, если можно было, то становились в круг, чтобы не дать возможность расстрелять своих. А если падали на немецкую территорию и была возможность сесть, чтобы подобрать, тоже так делали.

Но это чаще всего, если командира подбили. Командира полка, эскадрильи. Тогда еще как-то стараются спасти. Если есть возможность, конечно. Такое если и делали, то это обычно истребители - когда своих спасали.

Оно ведь, чаще и сесть так, чтобы рядом, некуда было. Не станешь же куда-то садиться, за пять-десять километров, и ждать, когда кто-то придет. Территория чужая – немцы тут же начинают ловить выпрыгнувших.

Если летят строем, а один из самолетов подбили – почти никогда командир группы не давал приказа спасать. А команду не дает – никто не имеет право покинуть строй. Даже истребители сопровождения.

Если еще немецкие истребители атакуют и много их – то командир никого не отправит на помощь. Потому что и помощь эту тут же собьют, стоит только им выйти из строя.

На такую помощь из нас, бомбардировщиков, никто и не рассчитывал никогда.

* * *

Немец, когда начал доворачивать, еще в мою сторону голову повернул – меня, наверное, тоже рассматривал. И я прямо лицо этого немца-летчика мог рассмотреть. Хотя шлем, очки одеты, конечно, но лицо такое вытянутое, худощавое. Лошадиное, как говорится в таких случаях. И, похоже, уже не молодой такой был.

Я стропы парашюта тяну, чуть ли не вертикально парашют ставлю, хотя куда тянуть. Парашют может и сложиться, а запасных тогда не было –боевой парашют один только. Тяну, чтобы на скольжение перейти, но оно - то скольжение - хорошо, когда никто не заходит уже в упор расстреливать. А когда тут этот «мессер» - то кажется, что вот просто на одном месте и висишь..

Хотя и сами эти парашюты были боевые, не такие как тренировочные. Купол поменьше, чтобы скорость снижения была больше. Об землю как дашься, не так немного ноги поставил, сломать можно было. А если как-то не на ноги удар, то.. Не убивались, конечно, но и сознание можно было потерять.

Если еще и с затяжным прыжок – удар об землю сильный получался.

Тоже так в плен попадали – ударится об землю или о дерево, пока в себя придет - уже в плену.

* * *

Зашел этот «мессер» на меня, понимаю, что в прицел берет, приближается. Это же практически в упор расстреливает. Старался как бы сбить его с прицеливания за счет скорости парашютирования. Но когда так заходит на тебя, а ты совсем беззащитный висишь перед ним, то так все сжимается внутри.. Почти тот же расстрел, как и у стенки.

Тут только вырвался, чудом каким-то, из горящего самолета - только отпустило вроде.. и сразу опять под практически верную смерть попал.

Как он там целился, не знаю – вижу, огоньки пулеметов засверкали..

Начал я унты с ног и краги зимние с рук сбрасывать.

Такой прием уже был известный. Когда истребители немецкие из пушек своих расстреливали наших летчиков – у них не патроны, а снаряды почти – если попадали, то куски тела разлетаться начинали.

Кто-то первый сообразил, сбросил в такой момент унты, а немец подумал, что попал – и больше не стал стрелять.

Так живой и остался.

Ходили такие байки на фронте уже. Ну, и другие начали так пытаться обмануть. Кому-то удавалось, а кому-то – нет.

А тут смотрю – он на второй заход заходит. Я вроде и стропы отпустил парашюта, как бы обвис - как убитый. Не поверил тому, что я ему показал, что он попал. Он же видит, пока стрелял, попадал ли я в прицел или не получилось у него.

*

То, что зимой без унтов остался – и не думалось. Правда, там еще такие «унтята», как мы их называли, поддевались, когда в унтах летали. На шнуровках, как носок такой, но тоже из собачьего меха, потоньше, без подошвы. Мехом внутрь, к ноге, чтобы теплее было. В принципе, можно было идти и по морозу.

Но и их бы скинул тут, если б мог, если б не на шнуровке. В такой момент и штаны скинул бы, наверное, если можно это было бы сделать. Что там потом будет – мороз, замерзнешь или как – о том и не задумываешься.

Туда еще живым надо умудриться попасть, чтобы думать потом, а как там уже выжить.

Скинуть на второй раз уже нечего, парашют опять тяну, а до земли еще так далеко, как кажется.

* * *

Когда выпрыгивал – казалось, уже в землю самолет должен вот-вот воткнуться. А тут уже все по-другому начало казаться. Земля еще – лететь и лететь до нее, а немец уже на второй заход почти вышел. И тут наш..

Откуда он взялся, не знаю. Я уже кроме этого немца ничего и не видел. И немец похоже не видел, почти уже вышел на курс прицеливания, и вдруг у меня где-то из-под ног трассирующие, такие две линии..

Причем показалось, что совсем близко, даже вначале подумалось, что это какой-то еще немец пытается расстрелять.

Трассирующими пулями – две такие линии, как нитки, потянулись в сторону «мессера». Немец сразу в сторону отвернул. И вслед за трассами этими выскакивает снизу «кобра». Прямо из-под ног выскакивает. С разворотом в сторону, куда немец улетел. Смотрю - звезды красные. Свой.

Так сразу внутри как-то хорошо стало, просто отлегло.

* * *

Американский истребитель был такой «Аэрокобра», на которых наши летчики начали тогда уже летать.

В то время не много еще, потом их больше стало. Похоже, что это один из первых тогда летчиков, кто пересел на эти самолеты. До этого я этих «кобр» еще и не видел вживую. Говорили о них, показывали на картинках, чтоб знали, что будут на таких летать. Я поэтому и не сразу понял, пока звезды не увидел.

Они по этому обмену, «лизингу», стали поступать из Америки. Не только они. И обмундирование, питание. Для летчиков специальные куртки, и нам потом выдали.

Хорошая такая куртка кожаная, с мехом. На молнии, с капюшоном – удобно и тепло. Она у меня долго была, пока опять не сбили.

Хлопцы ж, если сбили и думают, что погиб, то вещи погибших тут же пропивали. Поминки вроде. А в бою не всегда понятно, остался живой или нет. Если заметили, что выпрыгнул, может, живой, то не трогали, конечно. Ждали - вернется или нет. Или когда улетел в одиночку и не вернулся. Если долго не появлялся – значит где-то или погибли или – не известно куда пропали..

А так между собой поговорили – никто не видел, что кто-то выпрыгнул – значит погибли. Вещей-то не много у каждого было. Белье там комплект запасной, может свитер, те же зимние вещи, как куртка, с собой тягаешь. Даже если и не одеваешь. Зимой эти вещи почти все на тебе, а когда тепло – то в землянке лежат. Еще какие-то мелочи, бритва там, у кого ножик какой, еще чего... Вот такие вещи – и пропивали.

У меня так раза три, наверно, было.

Возвращаюсь – а моих вещей уже нет. Похоронили.

Обижаться как-то, что уже все пожитки эти пустили на самогон, что хотя бы пару дней подождали, - это ж все друзья. С ними в одной землянке или там хате живешь.

Оно ж не со всеми хочешь вместе жить, в одной землянке, допустим. Между собой тоже отношения разные были. С кем-то дружеские, а с кем-то если нет необходимости, то особенно и не разговариваешь. Хотя летаешь вместе, а то и рядом, в одном звене.

Не помню, чтобы кто-то обижался в таких случаях. Тут все вроде радуются, что вернулся, что живой. Какие-то вещи жалко было, конечно. Так, чтобы себе кто-то взял, а потом вернули – такого не делали. Как примета, такого никто не делал. Пропивали все вещи. Это ж всего экипажа вещи, три человека - все вместе собирали и меняли на самогон какой-то.

Жалко чего-то было, конечно, но обиды за это ни на кого не было. Кто-то иногда поворчит, а чаще никто ничего и не говорил из тех, кто так возвращался - из мертвых.

Да и сам тоже участие в таких же поминках принимал – тоже так чьи-то вещи пропили, а он пришел. Живой - и слава богу, какие тут обиды..

* * *

Немец улетел - воздушный бой не принял. А наш тоже не погнался, с виражом развернулся и стал вокруг меня летать. И близко – летчика тоже видно. Такой здоровый парень, очки на лбу, поверх шлема – улыбается так, что называется во все зубы. Как мне показалось, такой краснощекий даже. Показывает мне большой палец. Мол, все нормально. А потом пальцем вниз так - приземляйся спокойно. Даже, вроде, как хохочет сам или песни распевает - рот раскрывается.

И пока я не приземлился он так по кругу со снижением и летал. Потом я ему с земли рукой помахал, но покачал крыльями - и улетел.

Как-то пытался выяснить, с какого полка хоть, что за летчик, как зовут. Чтоб хоть спасибо ему передать,– от смерти спас. Так ничего и не получилось.

Из тех истребителей, что нас и соседей прикрывали, вроде ни с кем такое не происходило, и не слышали о таком случае.

Откуда он прилетел – так и не понятно осталось. А если б не он – то немец меня бы расстрелял, еще несколько заходов успел бы сделать.

Нет-нет, да и вспоминал этого летчика-истребителя на «кобре». Все надеялся, что где-то встречу. Так и не знаю, остался ли жив.

Было видно, что здоровый такой парень – всю кабину собой как бы занимает. Лицо такое симпатичное, широкое, круглолицый. Главное, веселый такой – вокруг меня пока крутился все улыбался. Весело ему было смотреть, как я на парашюте болтался без унтов и краг, как то дерьмо в ополонке.

5.3. Вроде к своим попали... «Особисты»

Тоже, помню, сбили. Немец по мотору попал, сначала задымился, потом загорелось. Стало понятно, что можно спасться только покидая самолет.

Как раз удалось до своих дотянуть - в плен не попадешь.

На парашютах приземлились. Так получилось, что совсем не далеко от передовой. Дальше тянуть просто нельзя было - поэтому сразу уже были готовы, как только чуть через линию фронта перетянем, экипаж покидает самолет.

Почти все вместе выпрыгнули. Приземлились. Причем и приземлились так, что все вместе. В пределах видимости друг от друга. Все трое живы, никто не ранен, вроде нормально.

Пехота нас тоже встретила нормально, но через какое-то время отправили в деревню, где штаб был. Какой-то у них приказ был - доставлять всех приземлившихся в особый отдел.

* * *

А в той деревне чего-то было так, что и штаб армии располагался и еще каких-то частей тоже штабы размещались. И попали мы к особистам. Не знаю, то ли дивизии этой пехотной, то ли кого они были.

Завели нас в хату такую - большая, натоплено хорошо, тепло.

Сидит где-то моего возраста лейтенант. Какие-то солдаты, старшина. Начинают нас спрашивать, кто мы, откуда, почему приземлились. Лейтенант этот спрашивает, сам сидит, а мы перед ним стоим.

А я тогда еще в звании младшего сержанта был. Штурман у меня был лейтенантом, а стрелок-радист тоже сержант.

Я как командир начинаю отвечать. С такого-то полка, выполняли задание, были подбиты над территорией противника..

Меня этот особист останавливает. Мол, почему сержант вы отвечаете, а не лейтенант. Я ему объясняю, что я - летчик, командир экипажа, а это - штурман в экипаже.

Посмотрел на меня с головы до ног. И начал меня спрашивать. Почему я не по уставу одет. Ремень офицерский, сапоги тоже не по уставу, не кирзовые, солдатские. Почему при мне пистолет оказался - мы оружие сдали, когда нас туда завели.

Причем сразу скомандовали - все вещи, которые с собой, на стол. Мы достали, что с собой брали. Пистолеты, еще какая-то мелочь. Никаких документов с собой мы не брали.

Почему у меня холодное оружие с собой?

* * *

У меня был ножик такой, как кинжал. Он не очень большой такой, но достаточно длинное лезвие, с одной стороны заточенное, слегка изогнутое. Я его с собой с полгода везде носил, и в полет всегда брал. Удобный такой. Чего-то просто отрезать. Хлеб нарезать. Но и как оружие его вполне можно было использовать. Да те же парашютные лямки перерезать, если на дереве парашютом зацепишься, да мало ли.

Тогда приходили посылки из тыла для фронтовиков-героев. Люди разное присылали. То носки теплые, то какой-то свитер. С какими-то письмами. Среди нас тоже такие посылки распределяли. Кому чего доставалось. И мне как-то вручили такую посылку откуда-то с Кавказа. Уже не помню откуда именно. Вместе с письмом от какого-то старика. Написано было чего-то: дорогой воин, чтобы воевал храбро и подобное. А в посылке был этот ножик.

Красиво так сделан, в ножнах, чеканка с узорами такими. И ножны, и ручка. И сталь хорошая. Видно было, с любовью сделанный. Удобный и в руке держать, его и на пояс можно было повесить. Он как раз так сделан был, что висел вдоль пояса, не свисал. Так, что не напорешься на него, если будешь прыгать с тем же парашютом. При приземлении, когда группируешься, ноги сжимаются - если просто висели ножи, или затыкали за пояс - то были случаи сами так и напарывались.

Я и его сдал вместе с пистолетом.

* * *

Я этому лейтенанту объясняю, что пистолет у меня потому, что в самолете с карабином не полетаешь.. А пистолет как и тот же кортик - оружие хоть какое-то потому, что не всегда можно приземлиться, если собьют, на свою территорию.

Чего-то он на меня опять, вроде: как вы разговариваете со старшим по званию. А я тогда уже командиром звена летал. У меня два ведомых в звене - один лейтенант, другой старший лейтенант были.

Я этому особисту объяснять это буду, что ли? Причем, морда у этого лейтенанта такая холенная, сидит в тепле. Мой штурман видит, что он со мной как с солдатом разговаривает, тоже начал в разговор этот встревать, говорить: чего ты тут, лейтенант, раскомандовался, мы только что чуть живыми остались - «мессеры» прижали..

Этот лейтенант-особист дает команду своим солдатам - отвести нас и посадить в «кутузку» до выяснения обстоятельств.

Смотрим на него - вроде не шутит. У нас оружия уже нет, а эти с карабинами - несколько солдат. Драку тут с ними затевать?

* * *

Отвели нас - в этой же хате какая-то коморка. С другого входа. Закрыли. Часового поставили.

И всю ночь мы там просидели. Нас туда к ним ближе к вечеру привезли, пока там с передовой какой-то транспорт нашли. На задание мы сразу после завтрака улетели.

У пехоты какой-то чай попили - и все. Они нам что-то предлагали, покормить хотели. Пехотинцы к летчикам хорошо всегда относились. Если к ним вот так попадали, они старались как-то угостить. Но мы отказались.

Тут сбили только что, все внутри как вывернутое - какое там есть. В себя еще не можешь прийти от всего пережитого. А тем более, что у них там была за еда, на передовой. Они сами почти все время голодные были. Нас кормили три раза в день - если случалось, что летный состав не накормили, наказывали. А пехота.. Если один раз в день было, что им поесть - уже хорошо.

Мы думали, что если не к обеду, то до ужина доберемся к себе на аэродром. Оно и не очень далеко было от того места, где мы приземлились..

* * *

Тут уже - мы арестованные, сидим под стражей.

Никто нас и не думает кормить. Этому часовому штурман было сказал, если арестовали, то кормить положено арестантов.. Ничего не ответил. Так до утра никто ничего.

Штурман и радист начали было ворчать, что нормально нас тут встретили. Чего-то начали придумывать: выломать дверь, часового обезоружить.. Я их остановил, нечего тут городить всякое, а то потом не расхлебаем.. Будем спать ложиться, утром поглядим, чего там будет.

В этой коморке какой-то топчан один был. Меня, как командира, хлопцы на топчан определили, сами на полу устроились. Поспали как-то. Хотя, как там спалось? Это ж после того, как подбили, пришлось выпрыгивать. После такого и так муторно не один день, а тут еще - арестовали, в кутузку посадили.

* * *

Утром нас опять выводит часовой, снова ведет в ту же комнату. Этого лейтенанта нет. Старшина тот же, что и вечером был, штурману возвращает пистолет, нам с радистом - ничего. Ремни вернули - штурману и радисту их, мне - какой-то старый солдатский дает.

Вроде того - можете следовать в расположение своей части для прохождения дальнейшей службы.

И я, и стрелок-радист: а где наше оружие? У всего летного состава были пистолеты - с собой на задание брали.

Вам не положено ношение такого оружия. А как нам добираться - сами выясняйте.

* * *

Вышли мы. Дом этот почти в центре, и большое такое село. Людей много - солдаты какие-то идут строем, еще какие-то ходят. Все военные, гражданских не видно. Кого тут спрашивать, пойми тут.

Добыш Ф.И. - полковник, командир 1-й гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии

Пошли к центру - чего-нибудь там найдем. Не много мы прошли - машина останавливается, черный «виллис» такой, - и из нее вылезает наш командир дивизии - Добыш. Он вылез, а мы как раз у него перед глазами. Увидел нас, как-то так обрадовался и удивился:

- О, Черный! Так ты живой? А мне доложили, что тебя сбили и все погибли.

Мы с ним были знакомы, он меня в лицо хорошо знал. Не один раз уже летал на задание, когда он командовал группой. И задание лично мне тоже давал не один раз - на разведку посылал. Потом ему же лично и докладываешь, чего видел, кроме того, что там наснимали.

- Куда вы идете, в полк добираетесь? Я тут как раз в штаб приехал ненадолго, через полчаса со мной поедете, а потом вас отвезут к себе.

Мы, значит: есть. Вместе с ним и пошли - как раз и решился вопрос, как нам добраться к себе. Идем так, сзади за ним немного, а Добыш так оглянулся:

- Чего это вы такие не веселые, живыми ж остались?

Я ему объяснил, что вот ночь просидели арестованными в кутузке, с прошлого утра ничего не ели, оружие забрали. Только выпустили.

* * *

Добыш хороший был такой командир, никогда не было такого, чтобы он на кого-то наругался зря. При мне во всяком случае.

Иногда и была причина, кто-то самолет разобьет по глупости своей или еще чего-то случится - много разного происходило. Это ж - авиация, беспорядков хватало. Шутили не напрасно: там, где начинается авиация, порядок заканчивается. Оно и в мирное время так, а во время войны еще больше было, всяких нарушений.

Но Добыш и в таких случаях не всегда начинал ругать или наказывать.

Или задание не полностью удалось выполнить. Не смог провести фотосъемку нужное количество раз. По заданному квадрату или еще как придумывали. Если и отправлял повторно, чтобы все-таки выполнить задание, не через матюки. Сам летчик хороший, понимал ситуацию, когда объясняешь.

Он так остановился, на нас посмотрел. Желваки так на скулах заиграли у него. Полковник, командир дивизии.

- А ну, пошли туда к этим..

* * *

Заходим туда все вместе, в ту же комнату.

За столом уже другой сидит - старший лейтенант. Видно, сменились. Вскочил, докладывает - полковник же зашел. Мы рядом стоим.

Добыш этому старлею: «Почему арестовали моих людей, не накормили?»

Тот отвечает: «Не могу знать, это было не при моем дежурстве»

Добыш на меня глянул, я ему: нас не этот тут допрашивал, другой был - лейтенант.

Вобщем, того уже нет, а живет он где-то на краю поселка этого. Пока за ним побегут, пока он придет - целый час пройдет.

А наш командир дивизии вообще собирался за полчаса тут управиться. Добыш дает команду - вернуть все вещи. Пистолеты наши с радистом этот лейтенант из сейфа достал, мой ремень откуда-то принесли, а кортика нет.

Вроде бы и не удобно, смотрю - Добыш торопится, но я говорю, что ножик был еще со мной такой, с ножнами, украшенный чеканкой. Я его на задание всегда беру с собой.

Добыш: где ножик? - Никто ничего не знает, только того лейтенанта надо спрашивать. Видно, себе этот «особист» мой ножик забрал.

Командир постоял немного, потом нам: «Ладно, пошли - потом разберемся».

Кто там потом уже будет чего выяснять. Наш экипаж вместо молодых, из пополнения, на их самолет посадили - на следующий день на задания уже полетели. А где-то через неделю на другой аэродром полк перекинули.

Так и пропал у меня этот ножичек.

* * *

Долго я жалел еще об этом кортике - подарке кавказском. Как-то больше ничего так и не жалко мне было из тех вещей, что пропадали у меня тогда за войну.

Было такое и не один раз. Мы перелетаем, а вещи наши с техниками перевозят. И было под бомбежку попадали, и просто пропадали вещи. И не поймешь, то ли украл кто-то, то ли сами техники пропили.

И из тех мои вещей, что ребята пропивали, когда думали, что погиб. Тоже несколько раз так было. Но, что этот ножик пропал, как-то было мне обиднее всего.

 

© Евгений Чорный, 2009 г.